Придя на выставку Ильи и Эмилии Кабаковых, заинтересованный зритель первым делом мог видеть простирающуюся на пол-Тэйт очередь. Мало какому гражданину России, наверное, удалось бы избежать легкой патриотической радости за неожиданный интерес к соотечественнику, и воодушевленный, он отправляется за горизонт на поиски конца очереди, где улыбающийся сотрудник сообщал: “А, так это на выставку про афроамериканские движения в 70х. На Кабаковых очереди нет”. Пощади же мое вялое чувство национальной идентичности, mate, хотелось сказать.
Сразу необходимо сказать, что видеть русских художников в Тэйт – отнюдь не типичная история. Некий интерес к российской арт-сцене есть у галереи Саачи, в Тейт же русский художник – большая редкость. Впрочем, Кабаковы, живущие в Нью Йорке – особый случай. Сложно проморгать значение художников как для Российской, так и для мировой сцены – побывавший на на Венецианской Биеннале, и на Документе, Кабаков стал первым пост-советским художником, который успешно увез советское искусство из России. Один из наиболее ярких представителей московского концептуализма, основавший легендарную мастерскую на Сретенке, Кабаков ассоциируется в первую очередь с жанром тотальной инсталляции, а во вторую – с книжной иллюстрацией и небольшими работами на бумаге.
Итак, осмотр выставки можно было начинать без необходимости преодолевать человеческие препятствия. Зато нужно было запастись временем. ОЧЕНЬ много текста. И сам Илья Кабаков большую часть работ выстраивает вокруг текста, и кураторы постарались снабдить все , что только можно, пространными пояснениями. Так что пришлось много читать!
Выставка открывается первыми нестуденческими работами Ильи – издевками над соцреализмом самого разного рода. Запомнился автопортрет в Сезановских тонах, который, по замыслу куратора, видимо призван иллюстрировать начало Кабаковского грехопадения как соцреалиста. Вообще, у выставки очень силён очевидный флёр бунтарства московского концептуализма против программы партии, с неким голливудским героическим акцентом. Все это можно было бы подать тоньше, чем как классическую историю про борца с режимом, но зато контекст бунтарства помогает выстроить картину места творчества московских концептуалистах в современных им реалиях для зрителя, незнакомого с контекстом.
Первые пара залов наполнены, в основном, ироничными картинами с текстами. Постепенно зритель подводился к очевидному сердцу выставки, кульминации – тотальным инсталляциям. И наконец-то видел то, что есть во всех приличных учебниках по истории искусств: “Человека, улетевшего в космос из своей комнаты”, инсталляции с подвешенными предметами и вагон, уезжающий в “будущее, в которое возьмут не всех”.
Я считаю, что самое великое, потрясающее, что Кабаков сделал за всю жизнь – это названия двух основный инсталляций . “Человек, который улетел в космос из своей комнаты” – это же хайку. Инсталляцию уже можно даже и не делать, хотя это одна из моих любимых инсталляций вообще, но я просто не устаю повторять это прекрасное название в своей голове годами. В будущее возьмут не всех – тоже шедеврально. В будущее возьмут не всех.
Было очень радостно, наконец, увидеть «человека, улетевшего..». Правда, дырка в потолке вызывает вопросы – видно, что там сверху светлая галерейная комната с белыми стенами, а хотелось бы чтобы была хотя бы тёмная. Но очень любо то, что вот такая советская интеллигентская история, вполне адекватна общечеловеческому контексту. Жизнь на Земле вообще периодически вызывает желание немедленно куда-нибудь улететь, не только из комнаты коммуналки.
Очень тронула серия-инсталляция “Биография моей мамы” – кусочки реальной, похоже, биографии, и фотографии городов, приклеенные к обоям, и все это в некоем коммунальном коридоре. И вот ты ходишь по коридору и проживаешь кошмарную, совершенно клаустрофобическую жизнь женщины, автобиографию, написанную с какой-то отстраненной, отчужденной позиции. От детства до пенсии, запертая в унылых советских реалиях, как будто случайно перебрасываемая из угла в угол какими-то большими политическими движениями. Даже просто по содержанию это невероятно сильно.
Я получила бытовую травму от искусства, пытаясь перевернуть заламинированные страницы каталогов-рисунков, как бы анимаций-комиксов. Они дико тяжелые – пойдете – будьте осторожны, вообще не юзер-френдли! Там, в этих как-бы-для-анимации каталогах много, всякой разной темы смерти, в интересном ключе. Окно в палате умирающего, сны о смерти какой-то Анны Петровны, летающие люди, и форма всего этого очень трогательная и человеческая, рисунки немного мурзилочного стиля.
Картины последнего времени лично меня не впечатлили совсем. На фоне “Человека,…” – как-то скудно выглядят. Как будто авторы пытаются переживать травму, которая в них самих уже исчерпалась, расчесывая ее специально. Удивительно, не было известного и очень сильного проекта Кабакова с Яном Фабром.
Кабаков – великий мастер текстовых фрагментов в искусстве. Очень симпатичны все эти бесконечные маленькие истории моментов, где кто-то что-то сказал, кому-то что-то приснилось, ну и названия, конечно же. Русский – главный художественный язык Кабакова, что весьма логично для концептуалиста. Англоязычной аудитории это все, наверное, более интересно с этнографической точки зрения, чем с художественной, поэтому кураторское решение дополнительно усилить советскую идентичность выставки многочисленными пояснениями – довольно спорное. Ведь желание улететь в космос из своей комнаты – значительно шире, чем желание покинуть СССР. Но, обобщая, необходимо сказать, что выставка весьма хорошо сделана, продуманна и явно стоит посещения.
